Чем дальше уходит романтическая эпоха «когда не было Путина», тем больше наслаиваются события, стираются воспоминания, грани и ориентиры. Порой даже кажется, что «до Путина» для журналиста в России был почти рай. Но, очнувшись от эйфории, вспоминаю массу эпизодов, говорящих, что было не совсем так и даже совсем не так. А свободы слова, свободы прессы — в ее классическом понимании — в России постсоветской может еще и не было. Иначе тот «оверкиль»[1], что случился «при Путине» просто был бы невозможен.

Может, кому это и покажется ошибочным, но, по моему глубокому убеждению, свобода слова в нашей стране существовала (да и то относительно) лишь в 1989 — 1993 гг. В июне 1990-го цензуру даже официально отменили, но это был не столько горбачевский подарок с царского стола, а констатация свершившегося факта. Советское государство столь явственно распадалось, а рычаги контроля за СМИ ускользали из рук партноменклатуры, что оставалось лишь выдать нужду за добродетель, провозгласив отмену цензуры. В конце концов, команда Горбачева исходила вовсе не из декларируемых ею же идей гласности, а из интересов сугубо шкурных, полагая что в схватке за власть удобнее использовать «освобожденные» СМИ.

Но настоящую свободу, как известно, не даруют, а завоевывают: что обретено без борьбы и даровано сверху, столь же легко и отнимается тем же самым «дарителем»-государством. И помешать этому не в состоянии никакие формальные гарантии — если за временно свободной прессой нет гражданского общества и действующих механизмов защиты этой самой свободы. Но механизмы выковываются именно в процессе завоевания свободы, разве нет?

О какой одной отдельно взятой свободе — слова и СМИ — вообще может идти речь, если режим авторитарен, а демократия — красивое, но пустое слово на выцветшем плакате? Российский закон о СМИ столь же декларативен, как и Конституция: ни конкретные процедуры, ни реальный механизм защиты свободы слова там не прописан. Равно как не существует и системы привлечения к ответственности тех, кто удушает прессу. Если мы возьмем прочие нормативно-правовые документы, увидим то же самое: много красивых слов, деклараций, зато полное отсутствие конкретики. Много ли чиновников осуждено за попрание статьи 29-й Конституции РФ, гарантирующей свободу слова и массовой информации, за нарушение закона о СМИ? В российской судебной практике таковых нет, за уничтожение конституционных свобод ответственности никто не понес.

Формально цензуры в России нет, как не существует и соответствующих государственных органов. И никакого специального разрешения на публикацию тоже не требуется. Но реальная практика показывает: любая публикация, неугодная власти, может быть запрещена решением суда. Например, могут быть признаны порнографическими или экстремистскими — разжигающими рознь социальную, национальную, религиозную или расовую, а то и вовсе сочтено призывом к насильственному свержению власти. Под молох преследования могут попасть публикации даже сугубо исторические, если их — в духе подхода, озвученного в 2009 году президентом Дмитрием Медведевым, — сочтут... фальсификаторскими...

         Как мы теряли свободу слова, можно описывать долго и нудно. Вообще-то ее стали придавливать еще при Ельцине — еще в разгар его схватки за власть с Верховным Советом. Достаточно вспомнить, как весной 1993-го на ряде ТВ-каналов прикрывали иные антиельцинские программы, а в разгар событий, связанных с разгоном Верховного Совета был прикрыт и ряд откровенно профашистских и коммунистических изданий. На мой взгляд, сделано это было совершенно правильно, но, увы, бездарно и беззаконно, создав опасный прецедент и запустив механизм расправы над неугодными СМИ. Механизм, блистательно отработанный на региональной прессе, особенно в столице. Мэр которой мог запросто уничтожить практически любое неугодное ему московское, а то и федеральное издание — если, конечно, за ним не стояло кремлевско-олигархическое прикрытие. Механизм этот был достаточно прост: издание можно было засудить с помощью карманных судов; можно было выкурить, под тем или иным предлогом отключив, например, воду, канализацию, электричество; можно было науськать санэпидемстанцию, пожарных, милицию, объявить здание, где находилась редакция, аварийным. В конце концов, здание и впрямь могло сгореть — если редактор оказывался совсем уж упертым, или его захватывали рейдеры — в рамках «спора хозяйствующих субъектов». Так что уже к к концу первой пятилетки правления Юрия Лужкова в Москве не осталось ни одного городского издания, хоть сколь-нибудь оппозиционно настроенного к мэрии. И выплески информации, компрометирующей Юрия Михайловича, отныне возможны лишь тогда, когда за этими сливами вполне конкретно угадывается «рука Кремля». Практически по этой же схеме удавление свобод происходило и в регионах. Процесс затягивался лишь там и постольку, где и поскольку затягивалась схватка региональных кланов и элит за власть. Как только все устаканивалось, свободная пресса исчезала как класс. Оставаясь, в лучшем случае, рупором влиятельного фрондирующего местного олигарха, слегка бравирующего оппозиционностью. Разумеется, были и островки, со стороны казавшиеся целыми архипелагами свободы, но долго ли они могли продержаться?

         Но продолжим хронику. Путинское окружение, разъяренное «неправильным» освещением гибели атомной подлодки «Курск», в 2000 году наносит мощный удар по медиа-сообществу. Именно тогда ключевые телеканалы, ОРТ и РТР, оказываются под полным контролем государства. А в 2001 году происходит разгром НТВ (да и вообще всей медиа-империи Владимира Гусинского), в 2002-м уничтожен один из последних негосударственных телеканалов — ТВ-6, а государство учиняет общий наезд на СМИ, использовав в качестве предлога освещение захвата заложников в театральном центре на Дубровке. Тот же «Норд-Ост» послужил катализатором новой чистки на НТВ в начале 2003 года, когда оттуда выбросили последних профи настоящей тележурналистики. В 2003-м же ликвидирован еще один независимый телеканал — ТВС, а в 2004-м прессу вновь прессуют — уже в связи с событиями в Беслане. Сводки о ситуации в захваченной террористами школе Беслана подверглись самой натуральной цензуре, российские ТВ-каналы — включая даже самые-самые «независимые», гнали в эфир откровенный официоз. Тихо заткнулись даже печатные СМИ, с попытавшимися открыть рот расправились жестко: Анну Политковскую попросту отравили в самолете, когда она летела в Беслан, Андрея Бабицкого задержали в московском аэропорту, а за публикацию материалов о трагедии уволили главного редактора газеты «Известия» Рафа Шакирова. С тех пор телеканалы гонят исключительно угодную Кремлю картинку. Возродилась и практика прямых указаний Кремля телевизионному начальству: что показывать, а что нет, о чем и ком сколько и как вещать, список запретных тем и слов... Новый рубеж «гласности» обозначился 7 октября 2006-го: в Москве убили известную журналистку Анну Политковскую. Мало кто сомневается, что ее фактически казнило государство, а мир масс-медиа однозначно понял, что это сигнал Кремля непонятливым «писакам»: уймитесь. На региональном уровне аналогичный знак был дан 31 августа 2008-го, когда в Ингушетии сотрудники МВД явно по указке свыше застрелили Магомеда Евлоева — владельца влиятельнейшего в республике оппозиционного сайта Ингушетия.Ru (ныне Ингушетия. ORG).

Власть менялась, грубела, порой открыто душила конкретные СМИ. Но, если бросить ретроспективный взгляд, можно увидеть и другое: по моему глубокому убеждению, власть продавила своё еще и потому, что не встретила серьезного и консолидированного отпора от давимых. Не было даже пресловутой «корпоративной солидарности»! Всех заботило лишь собственное выживание и процветание: моя хата с краю. И пока одних душили, другие громко злорадствовали по поводу несчастий конкурента, а третьи тихо молчали в тряпочку. Потом пришел черед и молчунов...

Власть, пресса, свободы, гарантии, механизмы — это лишь слова, за каждым из которых вполне конкретные люди — со своими интересами, страстями, желаниями, действиями или бездействием. Что могу иллюстрировать вполне реальными примерами. Например, когда у прекрасного журнала «Новое время» отняли здание, то пытался предложить редактору своего тогдашнего издания расследовательский материал на эту тему. Последовал ответ: «Да ну, кому это интересно? Спор хозяйствующих субъектов. Корпоративная этика не позволяет писать о других СМИ...» Когда спустя год пришел через уже этого издания, о нем тоже не писали — корпоративная этика, однако... Так, кстати, помимо «Нового времени», умирали в тишине или под ухмылки коллег и другие хорошие издания — журналы «Столица», «Итоги», «Еженедельный журнал», газеты «Московские новости», «Общая газета»...

Обсуждая происки власти, мало кто решил задуматься вслух: кто же эти люди, потерявшие или сдавшие свои газеты, журналы и телеканалы? И когда всмотришься в некий обобщенный портрета российского медиа-магната, — 1990-х годов и нынешнего, — многие вопросы о каких-то там свободах пропадают сами собой. Поначалу, конечно, рулили бывшие советские редактора, приватизировавшие советские же издания, а то и создавшие свои. Среди них были люди разные, немало приличных и достойных. Но объединяло их то, что все они были плоть от плоти советской журналистики, которая, в общем, и не была журналистикой — подвид агитации пропаганды. Если даже я и утрирую, все равно убежден, что главным редакторам свободной прессы потребны несколько иные качества, нежели главредам советского агитпропа. Да и советскую ментальность куда девать, с советским же кадровым подходом?

Но затем наступила иная крайность: на место экс-пропагандистов пришли «эффективные менеджеры», которых не интересовало ничего, кроме большого денежного куша — лично для себя, желательно на зарубежные счета. Новой идеологией стала идея «большого хапка» и советские главреды в своей массе дело попросту профукали, прогорев и продав свои издания богатеньким «новым русским». При этом ни один из этих «погорельцев» судьбами своих сотрудников не озаботился, выставив их на улицу без гроша: какая уж там социальная ответственность «демократического» работодателя, если несостоявшемуся главреду полагался неплохой отступной куш. Именно так и умерли журналы «Столица», «Еженедельный журнал», «Общая газета», да и многие-многие прочие. Если уж столь предельно-шкурным оказался подход медиа-хозяев «демократических», что уж говорить про сменившую их гопоту, которую кроме бабла не интересовало ничего. Все, как в цивилизованном мире? Если бы... Но действительность упорно не желала укладываться в прокрустово ложе идеалистических представлений Новодворской, что новоявленным буржуинам якобы потребны именно свободные СМИ. Как же! Новых русских буржуинов такая дешевка интересовала мало, если вообще интересовала.

И это, кстати, на все сто процентов объясняется происхождением их капитала. Можно сколь угодно долго рассказывать красивую сказку, как некий талантливый человечище на свой приватизационный ваучер купил пару коробок конфет, перепродал их, скупил другие ваучеры, которые вложил в дело... — и пошло-поехало, вот он уже спустя пару лет «хозяин заводов, газет, пароходов» и фигурант списка миллиардеров журнала Forbs. Увы, но любой русский олигарх, тем паче, владеющий медиа-империей, — наглядное подтверждение известного тезиса, что в основе любого крупного состояния лежит преступление. Ну, да и черт с ним, казалось бы, преступлением, подумаешь, украл — так ведь у государства! Да только от специфики состояния и способа его обретения никуда не деться: именно она и определяет качество того, что именуется «экономика России». Основа которой — экспорт сырьевых ресурсов за рубеж. Но без теснейшей близости к государству бизнес этот просто невозможен! Равно, как нереален без этой близости и другая «отрасль» экономики — распил госбюджета. Все это подразумевает не просто теснейшую связь с властью, госчиновниками, но и полнейшую зависимость бизнеса от государства. Что и логично: ведь все, по сути, так или иначе получено от государства (или украдено у него), а не нажито «непосильным трудом». Но какое тогда может быть стремление к свободе, если жизненно необходимо как можно теснее слиться с государством, дабы приникнуть к живительному источнику распила и отката?

Владимир Гусинский, Борис Березовский, Владимир Потанин, Аркадий Гайдамак, металлургический магнат Владимир Лисин, Рэм Вяхирев со своим «Газпромом», «ЛУКойл», «Сибнефть», «Роснефть», «Росооборонэкспорт»... — зачем всем этим персонажам и концернам какое-то свободное слово, независимая пресса? Ни для кого из магнатов России 1990-х или нынешней медиа-ресурсы не были сколь-нибудь значимой частью бизнеса: для одних это было орудием пиара или лоббирования, другие покупали СМИ, потому что у пацанов» было модно иметь газетку или канальчик. А кто-то концентрировал у себя медиа-активы, демонстрируя лояльность к Кремлю — получив оттуда предложение, от которого нельзя было отказаться. Опять же, это был один из элементов близости к госкормушке, которую обеспечивает лишь близость к власти.

Итак, хозяин вполне конкретен, а может ли пресса быть свободна от хозяина, конкретно уверенного в незыблемости правила «кто даму ужинает, тот ее и танцует»? Вот и вышло, что пресса, если и не в руках государства, то в лапах именно того бизнес, который на все сто зависим от государства. На региональном уровне все аналогично. И ведь российский бизнес такая ситуация устраивает вполне: им-то зачем пресса, дерзящая власти — за это ведь могут «закошмарить», отобрать бизнес, а то и вовсе посадить.

        И в рамках подковерной борьбы кланов свободу слова подменила свобода слива — олигархического (Гусинский против Березовского, Березовский против Примакова, Потанин против Прохорова...) и ведомственного — из прокуратуры, МВД, ФСБ, Минобороны, Кремля. Затем затухли и войны компроматов: одних скушали, а выжившие пауки договорились не выметать мусор из избы.

       «Мне это неинтересно, — сказал редактор независимого либерального издания, когда ей предложили материал о том, как сотрудники Федеральной службы по контролю за оборотом (ФСКН) наркотиков занимаются провокациями, инициируя липовые дела. — Если бы это был материал про то, как клан Черкесова (тогдашний руководитель ФСКН) борется с другими кремлевскими кланами, другое дело».

«Это однобоко, — молвил редактор «независимого» издания государственнической направленности. — Из вашего материала следует, что военно-промышленный комплекс у нас в глубоком кризисе, но истоки его — еще советские, а военная продукция у нас и вовсе бракованная и устаревшая. Вы пишите, что вкладываемые в ВПК средства просто проедают. Но мне это неинтересно, лучше напишите, как возрождается наша военная мощь. Она не возрождается? Ну, тогда мы не нуждаемся в ваших материалах...».

«Ситуация в ВПК? Мне это неинтересно, — раздраженно вещает уже главная «демократическая» редакторша, — лучше узнайте, кто и сколько там ворует, на какие счета переводит, и кто в Кремле на этом греет руки...».

«Китайская тематика? Знаете ли, у нас сейчас с Китаем отношения динамично развивающиеся, это наш союзник и нам не рекомендовано писать о китайской инфильтрации на Дальнем Востоке и в Сибири. Да, понимаю, это серьезная проблема, но в Кремле разберутся». — Это, как понимаете, редактор-государственник.

А вот и позиция редактора «либерально-независимого»: «Да чушь все это собачья! Нет никакой китайской угрозы, ее придумали наши генералы, чтобы выбивать новые ассигнования на вооружения... Вы бы лучше добыли материалы о том, как при новом министре обороны идет передел военного имущества: недвижимость там, техника, финансовые счета... Как это, дислокация воинских частей — государственная тайна? В законе «О государственной тайне» так написано и в указе президента «Перечень сведений, отнесенных к государственной тайне»?! Чушь! Мне насрать на все эти указы, материал добудьте. А что это нарушение закона — мне плевать!»

«Ну, пойми, мы не могли опубликовать твои прямые репортажи из Беслана: ты был так эмоционален, говорил о сотнях погибших. Ну, мало ли, что ты все видел своими глазами и даже фотографировал — по телевизору тогда сообщали, что штурм проведен успешно. Да, конечно, потом мы поняли, что ты прав, но ведь твои сообщения шли вразрез с другими, официальными, вот мы и решили не спешить...», — так сказал мне руководитель одного из некогда раскрученных и авторитетных независимых изданий. Это все реальные диалоги...

        Увы, журналист в России (особенно сложившийся профессионал с багажом основательных знаний и информации) с синдромом «шагреневой кожи» сталкивается постоянно. Проще говоря, тебе есть что сказать, но сделать это уже негде, возможности для публикации серьезных материалов почти исчезли. Это, конечно, не означает, что в печатной прессе, как на ТВ, царит лишь прокремлевский пиар и заказуха. Но не нужно быть великим аналитиком, чтобы, сравнив российскую прессу 2000-го и 2009-го, убедиться: жанр серьезного расследования на политические, экономические и социальные темы, хотя формально и не исчез, практически захирел. Наиболее востребованы либо ударная «заказуха» («любой ценой мочить этот кроваво-кошмарный антинародный режим»), либо сервильно-умильное вылизывание разных мест этого самого режима. Почти нет актуальных и настоящих репортажей военных, из регионов — уже нереально получить даже общее представление о том, как и чем живут Урал, Сибирь, Дальний Восток, Поволжье, Северный Кавказ, юг России, какие процессы происходят там.

Осталось, конечно, поле прессы «желтой», хроники — светской и спортивной, криминальной журналистики — если и там не копать слишком глубоко. Зато всласть можно заниматься «патриотизмом», разоблачая «антироссийские происки» Грузии, Украины, стран Балтии. И, разумеется, всегда в цене и востребован пафос антиамериканский, антибританский, антинатовский.

Разумеется, раз в международной тематике есть темы «рекомендованные», должны быть и табу. К примеру, совершенно закрыта для обсуждения — в СМИ как прокремлевских, так и «независимых» — тема о положения русских в Средней Азии. Ситуация ужасающа, но писать об этом либо «не рекомендовано», ибо «не соответствует государственной политике» (точнее, демонстрирует отсутствие этой самой политики), либо, как цинично выражаются иные редактора, «мне это неинтересно» — потому что не льет воду на мельницу борьбы с «кроваво-кошмарным режимом». Среди табуированных тем — иранская, проблема китайской экспансии, Северная Корея, Сирия, Ливия, Венесуэла. Причем, табуирование это касается изданий всех флангов, хотя, конечно, формальная мотивация разная. Разумеется, никто не запрещает размещать заметки этнографические или ёрнического плана. Но когда речь заходит о серьезных материалах, так или иначе ставящих проблему отношений Кремля с этими режимами, задний ход дают даже редактора «демократического» направления: нам трения с их посольствами ни к чему...

К слову, схожие проблемы заметны даже на поле научной тематики. Если вы пишите о каких-то мифических прорывах российской науки (например, в нанотехнологиях) — это чудесно, однако если ваш анализ рисует картину упадка и тяжелого положения российской науки, «это неинтересно, банально и тенденциозно». Не будем касаться высокой физики, достаточно посмотреть на историческую тематику: российские СМИ забиты материалами тенденциозными, порой откровенно лживыми и недостоверными, зато «патриотическими», работающими на «величие России». Впору говорить, что вновь реанимирована известная установка генерала Алексея Епишева, четверть века возглавлявшего Главное политическое управление Вооруженных сил СССР: «Да на хуй нам такая правда, которая нам жить мешает?!»

Оговорюсь, что речь веду о прессе печатной, где какая-никакая жизнь еще теплится. На телевизионном поле, как уже сказано выше, все давно выполото и приведено к единому знаменателю — государственному. Потому без бинокля и хорошего слухового аппарата уже невозможно различать каналы якобы независимые от телестудии «Говорит и показывает Лубянка». Информационного ТВ как такового в России больше нет: есть лишь центры ретрансляции государственной пропаганды, государственной же лжи, да еще шоу и убогих сериалов.

Понятно, что возникло все это не на пустом месте и не внезапно, между утренним чаем и обедом и о своем сугубо личном видении некоторых причин этого уже сказал. Итог же печален: пишущие на серьезные темы журналисты вынуждены либо, наступив на горло своей песне, плюнуть на профессионализм и такие рудиментарные понятия, как «честность», «совесть», «объективность», подавшись в обслуги власти. Можно сменить тему и начать писать уже о курительных трубках, прелестях дижестива и правильном выборе специй к ножке ягненка. Есть, конечно, и вариант выбора другой стороны фронта идеологической борьбы, но журналистика ли это? Еще можно уйти из профессии — если есть куда. Как выразился один мой хороший знакомый, «запрета на профессию нет, но уже нет и профессии». А новое поколение входит в журналистику уже с четкой установкой (обретенной на журфаках), что пресса — те же пиар, реклама и, главное, источник бабла, которое не зазорно добывать любым путем — хоть через «заказуху», хоть путем обслуживания власти, ведомств, корпораций.

Повторюсь, это чисто субъективное, сугубо личное представление о результатах процессов, произошедших в наших СМИ. О причинах которых рассуждать можно до бесконечности. Зато результат налицо: независимая российская журналистика не вынесла войны на несколько фронтов, потерпев сокрушительное поражение не только от лобового натиска государства. Государство, конечно, сделало все, чтобы нелояльные издания исчезли или попали в руки «надежных товарищей», но не забудем и «удар в спину», нанесенный собственными хозяевами-работодателями. Одни спонсоры-хозяева покинули поле журналистики, капитулировав и сдав своих сотрудников. Немногие другие же, обезопасив остатки своих активов выводом их за рубеж, превратили свои хилые остатки былых медиа-империй уже не в источник независимой информации, а в орудие личной вендетты, сводя сугубо личные счеты с конкурентами и «кроваво-кошмарным режимом». На этом поле для серьезной журналистики места, увы, тоже нет.