Russkiivopros
No-2010/3
Author: Матуш Корба

ПЕРЕСМОТР СОВЕТСКИХ ИСТОРИЧЕСКИХ МИФОВ И РОЛЬ ПОЛИТИЧЕСКИХ ЭЛИТ В «СТАРОЙ» И «НОВОЙ» ЕВРОПЕ

       С момента окончания Второй мировой войны прошло уже 65 лет, но события 1939 – 1945 годов продолжают притягивать внимание не только историков, но и политиков, журналистов и общественных деятелей. Во многих европейских странах Вторая мировая война воспринимается не как завершенное историческое событие, а как открытая и чувствительная политическая проблема. Целью моей статьи не является ревизия истории самого большого и страшного военного конфликта в прошлом человечества, и уже совсем не переосмысление его итогов. Хочу сосредоточить свое внимание на пересмотре исторических мифов, которыми эту войну окутал один из ее главных участников. Советские мифы о причинах Второй мировой войны и о ее начальном периоде уже на протяжении двух десятилетий после распада СССР продолжают жить своей жизнью и имеют сильное влияние не только на современное понимание истории, но и на политику многих стран Европейского союза.
       В отличие от профессиональных историков, которые в своих работах приводят множество фактов, точных данных и цитат из архивных документов, моя статья немного иная. Не нужно ожидать исторического анализа от политолога, который собирается рассмотреть не  сами исторические события, а только их восприятие современными европейскими политическими элитами. В своем политологическом эссе я представлю свои размышления о том, почему в странах Европейского союза по-разному относятся к советским историческим мифам, связанным с периодом 1938 – 1941 годов.

История как политический инструмент
         Для комплексного рассмотрения этого вопроса нужно покинуть рамки исторической науки и применить мультидисциплинарный подход. Поэтому на историографию надо смотреть не только как на уважаемую науку, но и как на эффективный инструмент политики. Политизация истории есть универсальное явление, присутствующее как в прошлых веках, так и в современной политической жизни. Сила исторических символов и влияние исторической мифологии на политическое поведение этносов, народов или общественности очень хорошо знакомы всем представителям политических элит. Сегодня политическо-историческая идентичность отдельных людей, а также их коллективная историческая память формируются и используются политическими элитами, в первую очередь, для легитимизации государственной власти и для мобилизации избирателей. Это способствует политизации истории, что является постоянно присутствующим фактором при всех режимах и государственных строях.
      Чтобы не загружать свое эссе лишней теорией, предложу лишь один пример. Известный прусский военный теоретик первой половины 19-го века Карл фон Клаузевиц высказал крылатую, но одновременно очень точную формулировку: «война является продолжением политики другими средствами». Эта формулировка не теряет своей актуальности и сегодня, в начале второго десятилетия 21-го века. Также не теряет актуальности и своеобразный пересказ мысли Карла фон Клаузевица, который гласит, что историография является продолжением войны другими средствами... Это находит подтверждение в острых политических спорах, которые в течение последних двух десятилетий ведутся вокруг объяснения причин Второй мировой войны. Вершину виртуального айсберга политических разногласий о трактовке исторических событий 1938 – 1941 годов представляет оценка роли Советского Союза, как одного из ключевых игроков тогдашней системы международных отношений.
      В странах Европейского союза присутствуют противоположные подходы к этому вопросу и несовпадающие оценки исторической роли СССР. На самом деле, эта ситуация представляет один из самых характерных примеров политизации современной европейской истории 20-го века и демонстрирует отсутствие исторического взаимопонимания между странами, которые вместе стремятся развивать амбициозный проект европейской интеграции.  Чтобы в ограниченых рамках этой статьи более подробно рассмотреть эту проблему, нужно 27 довольно разных стран Европейского союза разделить на две основные группы таким способом, который бы соответствовал историческим взглядам их политических элит. В политической практике последних лет можно найти одно разделение европейских стран, которое условно совпадает с таким требованием.

«Старая» и «Новая» Европа
      Это разделение ввел в политический оборот бывший министр обороны США Дональд Рамсфелд, который во время иракского кризиса 2002 и 2003 годов заговорил про «старую» и «новую» Европу. Под «новой» Европой подразумевалось 10 стран центрально-восточной Европы, которые на тот момент являлись кандидатами на вступление в Европейский союз. Тогдашние страны-члены ЕС по этому разделению представляли «старую» Европу. Это разделение я выбрал осознанно и целенамеренно, так как иракский кризис политически расколол европейские страны, а Североатлантический альянс и Европейский союз привел к временному параличу. Этот раскол сейчас сглажен, но под поверхостью остаются трещины,к которым можно причислить и разницу в подходе стран-членов к некоторым очень важным историческо-политическим вопросам. Одним из вопросов, в котором союзники по НАТО и партнеры по ЕС не находят взаимопонимания, является интерпретация причин Второй мировой войны и оценка роли СССР.
      Ни «новая», ни «старая» Европа не представляет униформную и гомогенную группу, и между странами, записанными сюда или туда, существует разница не только в их политическом весе, но и в подходе к политическому осмыслению истории Второй мировой войны. Если говорить о «новой» Европе, то в рамках этой группы в самой большой степени совпадают политическо-исторические взгляды Польши и стран Прибалтики. Остальные страны, такие, как Чехия, Словакия, Венгрия, Румыния, Болгария и Словения уже отличаются друг от друга и, тем более, от костяка «новой» Европы, которым является Польша, Литва, Латвия и Эстония. Но, несмотря на это, в той группе можно найти общие знаки, которые объединяют страны центрально-восточной Европы в их взгляде на причины Второй мировой войны и роль СССР.  Эти объединяющие знаки отличают «новую» Европу от «старой» Европы и свое выражение находят в двух ключевых исторически-интерпретационных проблемах.

Первая проблема: опять Молотов с Риббентропом
       Оценка роли Советского Союза во время международного кризиса 1938 – 1939 годов и в течение начального периода Второй Мировой Войны с 1939 по 1941 год неразрывно связана с несколькими событиями. Без сомнения, самым важным событием является заключение договора между Союзом Советских Социалистических Республик и Великогерманской империей в августе 1939 года, который по сей день известен как пакт Молотова-Риббентропа. Этот советско-немецкий договор представляет первый камень исторического преткновения, на котором расходятся оценки политических элит в «старой» и «новой» Европе.
      Пакт Молотова-Риббентропа в большинстве стран «новой» Европы воспринимается как поворотный пункт, от которого можно датировать начало национальной трагедии, связанной со Второй мировой войной.  В Польше и Прибалтике советско-немецкие договоренности с августа 1939 года трактуются как первый шаг сталинской и гитлеровской агрессии, направленной против них. Вследствие этой агрессии погибли десятки тысяч жителей, и эти страны потеряли независимость и государственный суверенитет. Эта интерпретация так глубоко входит в сознание местных политических элит и общественности, что представляет фундаментальную основу их политическо-исторической идентичности. В связи с этим советский миф о сугубо оборонном характере пакта, который на два года помог оттянуть начало советско-немецкой войны, воспринимается как оскорбительная ложь, которая предназначена замаскировать агрессивный характер тогдашней советской политики.
       С другой стороны, пакт Молотова-Риббентропа в странах «старой» Европы совсем не воспринимается как единственный судьбоносный момент истории, который открыл дорогу ко Второй мировой войне.  Советско-немецкий договор интерпретируется, как заключительный этап европейского политического кризиса, который начался в 1938 году аншлюсом Австрии и территориальными претензиями Германии к Чехословакии. С точки зрения политических элит и общественности «старой» Европы, кульминацией этого кризиса был Мюнхенский договор от сентября 1938 года, который заключили Великобритания, Германия, Франция и Италия. Этот договор не оправдал ожиданий и, в понятии западноевропейцев, открыл путь  гитлеровской агрессии к развязыванию Второй мировой войны. Последним шагом на этом пути был пакт Молотова-Риббентропа, который в «старой Европе» воспринимают как последствие европейского довоенного кризиса. В этой традиционной западневропейской трактовке причин Второй мировой войны внимание фокусируется исключительно на агрессивности гитлеровского режима, а Сталиным здесь даже не «пахнет»
       Что примечательно, советские мифы не идут в разрез с этой интерпретацией исторических событий 1938 – 1939 годов, а в некоторых вопросах даже гармонируют с ней. Политические элиты «старой» Европы не стремятся к пересмотру мифа об обстоятельствах, вынудивших заключить пакт Молотова-Риббентропа, и о его сугубо оборонном характере. Эта интерпретация не противоречит их пониманию причин Второй мировой войны и не затрагивает основы их политическо-исторической идентичности. В отличие от «новой» Европы, этот советский миф не воспринимается западноевропейцами как попытка скрыть агрессивную сущность сталинского режима. В «старой» Европе основное внимание уделяется только действиям своих «игроков» на международной арене, то есть Великобритании, Франции и Германии. Действиям Советского Союза в событиях 1938 – 1939 годов уделяется лишь второстепенное внимание, и его роль считается  не очень важной и не заслуживающей особенного интереса.
       Пересмотр советских мифов требовал бы от западноевропейских политических элит отказаться от традиционного «черно-белого» восприятия истории Второй мировой войны, как противостояния сил добра против сил гитлеровского зла. Вместо того пришлось бы выдвинуть гораздо более сложную интеллектуальную конструкцию, в которой было бы необходимо найти соответствующее место союзнику по антигитлеровской коалиции, товарищу Сталину. В таком пересмотре почти никто в «старой» Европе не заинтересован, так как, в отличие от «новой» Европы, эта страница истории воспринимается закрытой. В западной Европе уже долгие десятилетия существует взаимопонимание в традиционной трактовке причин Второй мировой войны, которому советские мифы никоим образом не мешают и не нарушают его.
      В рамках этих размышлений считаю нужным остановиться на одном очень важном вопросе, который в большой степени определяет разницу, видимую в подходе политических элит «старой» и «новой» Европы к роли СССР в начальном периоде Второй мировой войны. Этим вопросом является естественная политизация истории, в связи с которой возможно говорить об исторической доктрине того или иного государства. Такая доктрина представляет собой набор политических символов, при помощи которых неформально средствами массовой информации, а также формально средствами административного ресурса формируется  интерпретация самых важных событий в истории данного государства. Об исторической доктрине можно говорить тогда, когда политические элиты и большинство общественности достигли натурального или искусственного консенсуса: взаимопонимания  в трактовке ключевых и переломных моментов своей истории.

 Вторая проблема: что делал Сталин
       Если вернемся к обсуждаемой теме и посмотрим на исторические доктрины государств «старой» и «новой» Европы, то обнаружим довольно большие различия не только в трактовке причин Второй мировой войны, но и в осмыслении роли СССР в ее начальном периоде с сентября 1939 года по июнь 1941 года. Для западноевропейских политических элит и общественности самыми важными являются события лета 1940 года, связанные с крушением Франции и с воздушной битвой над Великобританией. Быстрый разгром англо-французских союзников в мае-июне 1940 года и отражение германского воздушного наступления в августе-сентябре 1940 года представляли такое психологическое потрясение, которое в исторических доктринах лидирующих государств «старой» Европы ощущается до сегодняшних пор, и ему уделяется основное внимание.
       В тени этих событий остается развитие ситуации на противоположном конце Европы, где не Гитлер, а Сталин приступил летом 1940 года к реализации следующего этапа своей агрессивной политики. После нападений на Польшу и Финляндию, которые были совершены в 1939 году, Советский Союз в июне 1940 года ввел свои  войска в  три страны Прибалтики и в румынские  области Бессарабия и северная Буковина. Потом в августе 1940 года эти территории аннексировал. С точки зрения «старой» Европы, эти события имеют второстепенное значение и воспринимаются как восточноевропейская региональная особенность на фоне западноевропейских потрясений лета 1940 года.
       Размах военных операций и стратегические последствия крушения Франции и отражения воздушного наступления против Великобритании, несомненно,  играют ключевую роль в событиях лета 1940 года. Но, если посмотреть на происходившее в Прибалтике и Румынии не с военностратегической, а с политической точки зрения, то они имели такое же важное значение, как события в западной Европе. Летом 1940 года на практике завершилось разделение Европы между гитлеровской Великогерманской империей и сталинским СССР, а вожди обеих тоталитарных сверхдержав достигли выполнения основных целей, из-за которых заключался пакт Молотова-Риббентропа.
       Как раз признание этого ключевого факта в странах «новой» Европы и его более или менее сознательное игнорирование странами «старой» Европы отличает их исторические доктрины и делает их несовместимыми. Поэтому не может удивлять, что в странах центральновосточной Европы местные политические элиты резко отрицательно реагируют на советский миф о необходимости отодвинуть границы СССР на запад, подальше от жизненно важных политических и военнопромышленных центров страны, и полностью пересмотрели миф об исключительно миролюбивой политике первого пролетарского государства, которое якобы руководствовалось только мотивами повышения своей обороноспособности.
       Очень примечательную иллюстрацию разной оценки роли Советского Союза в европейских событиях 1940 года представляет трактовка визита председателя Совета народных комиссаров и Народного комиссара иностранных дел Молотова в Берлин в ноябре 1940 года. В современных понятиях Вячеслав Молотов занимал пост премьера и, одновременно, министра иностранных дел и после Сталина был практически вторым лицом в иерархии советской власти. Его переговоры с Гитлером и Риббентропом имели исключительно важное политическое значение для последующего развития событий Второй мировой войны, и встречу в Берлине можно спокойно сравнить с такими важными мероприятиями, какими были встречи Сталина, Черчиля и Рузвельта в ноябре 1943 года в Тегеране и в феврале 1945 года в Ялте.
       Несмотря на эти исторические факты, советско-немецкие переговоры в Берлине остаются для исторического сознания «старой» Европы практически незнакомыми, а их судьбоносные результаты проигнорированными.  Их современное восприятие не идет ни в какое сравнение с известностью переговоров трех лидеров антигитлеровской коалиции. Это представляет характерный пример селективной исторической памяти, которая охватывает только  такие события, которые совпадают с исторической доктриной западноевропейских стран. 

История как виртуальное поле современых политических баталий
      Можно констатировать, что в связи с событиями 1940 года повторяется практически одинаковая ситуация, какую мы наблюдали в советских мифах о пакте Молотова-Риббентропа. Мифы о необходимости отодвинуть границы СССР на запад и об исключительно оборонительном характере политики Сталина встречаются в западной Европе с безразличием. Толерантное отношение к этим мифам связано с тем, что они не нарушают устоявшиеся взгляды политических элит «старой» Европы на события начального периода Второй мировой войны.
      Ситуация в государствах центрально-восточной Европы полностью противоположная, и здесь присутствует сильное стремление к пересмотру этих советских мифов. В самой большой степени это чувствуется в странах Прибалтики, для которых «староевропейская» трактовка, говорящая о далеких событиях регионального значения, на самом деле, означала военную оккупацию и аннексию. Политические элиты и общественность в странах «новой» Европы на советскую политику начального периода Второй мировой войны смотрят иначе, чем страны «старой» Европы по той простой причине, что  их предки на себе почувствовали последствия сталинского «освобождения» в 1939 и 1940 годах.
      Словосочетание «сталинское освобождение» я указал в кавычках, так как политическая трактовка роли Красной армии представляет, пожалуй, самый главный камень исторического преткновения в понимании Второй мировой войны в «старой» и «новой» Европе. В связи с этим я бы хотел подчеркнуть, что речь уже не идет о советском мифе, так как роль Красной армии в разгроме Великогерманской империи не нуждается ни в каком пересмотре и, в общем, признается очень весомый вклад народов бывшего СССР в достижение победы над гитлеровским нацизмом. Конечно, акцентируется положительный вклад народов бывшего СССР, а совсем не вклад его сталинского коммунистического руководства.
      Разное расставление акцентов отличает не только историческое понимание западноевропейских стран от стран центрально-восточной Европы, но создает довольно большую разницу также между самими странами «новой» Европы. Польша, Литва, Латвия и Эстония, которые стали жертвами сталинского «освобождения» в 1939 и 1940 годах, гораздо осторожнее относятся к оценке освободительной миссии Красной армии в 1944 и 1945 годах. Взаимопонимание в этом вопросе составляет из этих стран своеобразный костяк «новой» Европы. В таких странах, как Чехия или Словакия, освободительная миссия Красной армии в конце Второй мировой войны воспринимается положительно, но все-таки на оценку местных политических элит влияют более поздние события 1968 года, связанные с брежневской интервенцией и вводом советских войск в Чехословакию.
      В отличие от стран центрально-восточной Европы, «старая» Европа не имеет исторического опыта со сталинским «освобождением» 1939 и 1940 годов, и ее страны не стали прямыми жертвами советской агрессивной политики. Поэтому их политические элиты не очень хорошо понимают трудности и сложности, с которыми встречается в Польше и Прибалтике политическое осмысление исторической роли Красной армии, которая была для этих стран то ли оккупирующим освободителем, то ли освобождающим оккупантом...

 Игнорирование или переосмысление?
       Недопонимание сложного исторического опыта стран центрально-восточной Европы, отсутствие интереса вникать в его суть и зацикленность западоевропейских политических элит на их определенно простой «черно-белой» трактовке событий Второй мировой войны способствует раздельному подходу «старой» и «новой» Европы к советским историческим мифам. Толерантное и, по своей сути, консервативное отношение «староевропейцев» к этим мифам пересекается с «новоевропейским» стремлением их коренного пересмотра.
      В практике политической жизни это приводит к взаимному непониманию, о чем свидетельствует очень резервированное отношение «старой» Европы к таким памятным датам, как латвийский день легионеров, или к таким памятникам, как эстонский военно-исторический мемориал в Синимаэ у Нарвы. Свою часть ответственности за отсутствие понимания несут также политические элиты «новой» Европы, которые иногда не могут устоять перед соблазном использовать чувствительные исторические проблемы для мобилизации своих избирателей перед выборами. За примером не надо ходить далеко, так как таллиннские события апреля 2007 года, связанные с переносом памятника «бронзового солдата», хорошо запомнились как в «новой», так и «старой» Европе.
      К счастью, рядом с примерами непонимания особенностей исторического развития стран западной и центрально-восточной Европы, существуют и примеры поиска взаимного согласия. Одним из них является Вильнюсская декларация парламентской ассамблеи ОБСЕ от июля 2009 года. В ее рамках была принята резолюция «Воссоединение разделенной Европы: поощрение прав человека и гражданских свобод в регионе ОБСЕ в 21-м веке». Эта резолюция отметила, что «в 20-м веке европейские страны испытали на себе два мощных тоталитарных режима, нацистский и сталинский, которые несли с собой геноцид, нарушения прав и свобод человека, военные преступления и преступления против человечества»[1]. Депутаты Парламентской ассамблеи ОБСЕ также напомнили об инициативе Европейского парламента объявить 23 августа, т.е. день подписания 70 лет назад пакта «Риббентроп-Молотов», общеевропейским днем памяти жертв сталинизма и нацизма во имя сохранения памяти о жертвах массовых депортаций и казней.[2].
      Вильнюсская декларация представляет обнадеживающий пример в трудных поисках взаимопонимания старых и новых стран-членов Европейского союза в вопросах исключительно сложной европейской истории 20-го века. Перед политическими элитами «новой» Европы стоит очень серьезный вызов, который связан с гармонизацией их исторических доктрин с общепринятой интерпретацией событий Второй мировой войны в «старой» Европе. Развитие и углубление взаимопонимания будет политически очень сложной задачей, так как в западной и центрально-восточной Европе на кону стоят такие чувствительные и зыбкие факторы, как коллективная память народов и историческая идентичность индивидуальных граждан. В связи с большими различиями в политическом весе отдельных стран-членов Европейского союза именно страны «новой» Европы должны  не только развивать инициативу в направлении гармонизации исторических доктрин, но также пойти на компромиссы со странами «старой» Европы. Принципы и правила «реальполитики» в рамках Европейского союза никто не отменял, и странам центрально-восточной Европы придется их учитывать, если  они хотят  вложить исторический опыт своего региона в основы формируемой общеевропейской коллективной идентичности.

Статья написана на основе доклада представленного на конференции „World War II – Undone Conclusions“ 21-го мая 2010 года в Таллинне http://www.kelam.ee/in-english/conferences/undone-conclusions 


[1] Vilnius Declaration of the OSCE Parliamentary Assembly, 29.6 – 3.7.2009 http://www.oscepa.org/images/stories/documents/activities/1.Annual%20Session/2009_Vilnius/Final_Vilnius_Declaration_ENG.pdf
[2]Ibid 1